Из практики обучения студентов

[kong_en_ge]

В 1999 году заканчивался второй год моего аспирантства в «одном из ведущих ВУЗов страны», продвижение в диссертации шло ни шатко, ни валко, а к тому же в то время я как раз все еще находился под впечатлением от одного забавного жизненного казуса и так вошел в раж вкушения ощущений, что от всей души забил на дорогого научного руководителя разом с диссертационной работой.

Тем временем подкрадывалась пора очередного годового отчета о продвижении в научной теме (сочинение «Как я провел лето» для студентов-переростков). На кафедре сменили вечного заведующего, что само по себе было ново: ранее заведующих там либо просто стреляли, либо они сами от греха подальше сваливали на заграничную делянку. А в воздухе отчетливо – до мельтешения нот перед глазами – витали мотивы марша «Прощание славянки», под которые вполне можно было на двадцать пятом году жизни отправиться крепить обороноспособность родины ввиду собственной неспособности продолжить дальнейшее получение образования. Последнее обстоятельство было просто отвратительно по своей сути и настоятельно понуждало искать выход из сложившегося положения.

Выход был один: сдаваться на милость забытого научного руководителя, уповая на то, что аспирант-бездельник еще дает повод говорить о собственной научно-педагогической активности, а аспирант отчисленный уже таких поводов дать никак не сможет. А те, кто имел дело с профессорско-преподавательской коммуналкой нашего высшего образования, хорошо знают, насколько важно всегда иметь в запасе доводы в пользу своей формальной научной значимости, чтобы не попасть под очередной разнос в ходе борьбы за повышение квалификации кадров.

В итоге я мужественно (с третьей попытки) набрал телефон моей научной радости…

Скорее всего, по общему итогу все вышло так, что обошлось мне малой кровью: малость срока, остававшегося до собственно отчета о научных проделках, не допускала как нагружения меня какими-то реальными исследованиями, так и создания объемного рассказа о чисто вымышленных теоретико-практических достижениях.

Пятимесячное игнорирование науки обошлось мне лишь в выслушивание нецензурно-вдохновенной речи научного руководителя, в которой контрапунктом нашлось место и обозначению компактного плана создания наукообразного отчета. Утверждение последнего обмакивало меня в продвижение к ученой степени по самую макушку.

Одним из немногих значимых результатов реанимации моей наукообразной деятельности стало повторное попадание в поле зрения кафедральной общественности. И первым, о чем эта самая общественность меня требовательно попросила, была деятельность на педагогической ниве.

Как выяснилось, возможность прямых и дополнительных заработков в институте настолько принизилась мизерностью оплаты, помноженной на неудобства общего состояния дел, что заманить на сверхнормативную нагрузку кого-либо из штатного состава стало совершенно невозможным делом. В итоге за полсеместра не удалось укомплектовать хоть кем-то образовавшиеся вакансии. Масштаб безобразия превысил даже допустимый для института уровень и стал предметом пристального рассмотрения на заседании ректората.

Судя по всему, в атмосфере заседания явственно сгущался шлифовальный станок для деканской задницы и заинтересованные лица уже расселись поудобнее, замерев в ожидании, по меньшей мере, бесплатного шоу, если не ротации кадров, как вдруг чей-то светлый ум выдвинул спасительную идею: а не заткнуть ли зияющие вакансии теми, кто едва ли откажется – бездействующими аспирантами. Расчет был на редкость верным: аспиранты спасают задницу декана, а тот продолжает сохранять статус-кво в плане отношения к научному бездействию.

Идея была принята на ура: мне всучили расписание занятий на оставшиеся полсеместра, назвали предмет и дали напутственные пожелания успехов в сеянии разумного, доброго, вечного.

Предполагаемая производственная программа занятий в списке «подарков доброй феи» отсутствовала не случайно. Приняв во внимание, что полсеместра уже успешно профукано, в деканате и на кафедре справедливо решили просто ограничиться развеиванием у студентов впечатления, будто проблемы с заполнением вакансий могут оказаться им на руку. Поэтому единственной направляющей нитью для меня было указание: «Ну, прочитай им что-нибудь», – открывавшее неограниченные просторы для творчества, почти как у лисы в курятнике.

Сейчас, когда с той занятной поры прошло больше пяти лет, все это представляется просто забавным казусом. А тогда в навязывании себе роли типичной «училки информатики» я мог усмотреть только изощренное глумление моего глубоко уважаемого божества по отношению к своему наиболее убежденному (поскольку единственном) стороннику. Еще бы: попробуй с лету рассказать нечто, чего сам толком не знаешь, что по большому счету и не рассказывается вовсе, тем, кому все это и нафиг не упало по определению, да еще и в уничтожающе малые сроки. Впору было прийти к выводу, что жизнь наконец-то отвернулась от тебя задницей только ради того, чтобы повернуться сразу двумя [1].

Вступление на скользкую дорожку вузовского преподавателя было отмечено ярок выраженной тяжестью сердца и преисполненностью нехорошими предчувствиями: направляясь на свое первое занятие субботним утром (когда все нормальные люди еще спят), я придумывал на удивление замысловатые ругательства.

Говоря о том, на что была похожа вся моя полуторагодичная деятельность, правильнее всего употребить слово «извращение». Однако, как и к любому иному оному, постоянно вырабатывается привычка и отдельные места в нем даже начинают нравиться.

Первые полсеместра образовательный процесс носил ярко выраженный маниакально-депрессивный характер: открывавшиеся перспективы маниакально подталкивали меня к удушению всех подряд, от ректора до бездарных студентов, а реальная невозможность в полном объеме исполнить свои желания порождала глубокую депрессию. Народная мудрость про необходимость быть проще, чтобы быть центром притяжения, действовала в данном случае неожиданным образом – тянулись все, невзирая на сложности, а простота была лишь средством конструктивно игнорировать происходящее.

И то сказать: кастрированный учебный курс состоял в остатке своем скудном из четырех лабораторных занятий, которые к тому же нужно было поделить на две подгруппы и выкроить из них время для выполнения и приема расчетно-графической работы. А после, на сессии, результаты обучения следовало увенчать проведением экзамена. Кроме определения Фаины Раневской про плавание в унитазе стилем баттерфляй к этому учебному плану применять было нечего.

Для совершенства депрессии учебный процесс был поставлен на малопригодном для своих номинальных целей оборудовании. Приводить его характеристики не стану, все равно по прошествии времени абсолютные величины стали малоинформативными [2]. На качественном же уровне получалось так: маломощность влекла за собой выполнение лабораторных работ в пошаговом режиме: пока студенты отыскивали на совершенно незнакомой им клавиатуре очередную букву «ы», компьютер как раз успевал дорисовать предыдущую набранную; так что в известном смысле ни одна из противоборствующих сторон не выглядела в глазах соперника могучим монстром, исход схватки с которым предрешен.

В страшной книжке можно пропустить сотню страниц и узнать, как же главный герой выпутался из своего затруднительного положения. Но у меня не было такого волшебного способа выпасть из реальности на два месяца и потому я ломал голову над неразрешимой проблемой: как размазать ничтожное количество сведений на более-менее приемлемое количество экзаменационных билетов и как собственно выстроить тактику допроса на экзамене. Ведь было ясно как божий день, что мало-мальски настоящий подход попросту приведет вверенные мне группы полным составом на пересдачу, и хорошо, если только на одну. Помимо того, что это было бы не совсем корректно по отношению к подопечным, дополнительно это вынудило бы меня сотворить внятное содержимое учебного курса на случай, если бы кому-то в голову пришло выяснить, что именно не смогли поголовно сдать студенты суровому экзаменатору. Равно не стоило забывать и о том, что едва ли мое время, затраченное на прием пересдач, было бы оплачено дополнительно.

В силу вышесказанного красной нитью через учебный курс был проведен тезис, что заветные три балла я поставлю всем, четыре – тем, кто посещал занятия, и пять – тем, кто сможет хоть что-то промямлить на экзамене. Такая шкала оценки успеваемости хорошо соответствовала типовому распределению оценок при нормальной учебе, а потому при беглом взгляде на экзаменационную ведомость не должна была создать ощущение полной профанации.

На посещаемость занятий я сразу же забил большой болт, поскольку неким санкциям за пропуски попросту не было места в избранной системе выставления оценок. Собственно говоря, можно было для успокоения совести считать, что два пропущенных занятия в семестре – еще не повод третировать студентов – просто семестр короткий попался. Да по-иному и быть не могло, если ставить перед собой задачу не подвинуться психикой от вызванной к жизни образовательной нежити.

Лирическое отступление. В общем-то, я был не единственным аспирантом, подвизающимся на кафедре, поэтому дискредитировать высшее образование было доверено и Л. Нас с ней объединяли примерно равные темпы научного прогресса – от просвета до просвета у общего научного руководителя. Плюс к тому, мы оказались поставленными примерно перед одними и теми же педагогическими затруднениями. Общая беда объединяет людей, стремящихся исправить безнадежное положение, в которое они угодили. Спасаясь от напасти преподавания, мы заодно экстраполировали совместные усилия и на собственные научные работы. Разумеется, диссертация у каждого была своя, но, объединенные помимо преподавания еще и «нашей радостью» (научным руководителем), мы с трудом находили не только обязательную научную новизну в графоманских опусах друг друга, но и хотя бы десять различий в содержании этих самых трудов, хотя это и подразумевалось должным быть.

Нетрудно догадаться, что наука была в итоге предоставлена сама себе, где и существовала в свое удовольствие, изредка призываясь нами в свидетели того, что наша наукообразная деятельность еще не дает финального повода для отчисления из аспирантуры за академическую неуспеваемость (точнее за невыполнение собственноручно написанного индивидуального плана подготовки из себя кандидата наук).

Резюмируя до сухого остатка, можно сказать, что этап жизни, на котором происходило мое становление в роли молодого преподавателя, выдавался на редкость насыщенным новыми впечатлениями, никогда до того не предполагавшимися к существованию в реальном мире. На мое счастье, свой нос сюда не совали хотя бы деканат с учебным отделом. В противном случае обилие новых впечатлений вкупе с маниакальной депрессией непременно настигло бы и их, гармонично дополнив безобразную организацию учебного процесса верно угаданным мною общим настроением момента.

Каждую пятницу вечером, накануне субботней посевной по знаниям, я задавался мыслью, что недурно было бы написать план занятий, чтобы создать видимость полноценного обучения. И каждый раз это начинание откладывалось до того момента, пока на все про все оставалось не более часа времени и суровая неотвратимость не вынуждала меня к сотворению очередной порции дидактического раздаточного материала к лабораторным работам.

Качество, доходчивость и усвояемость этих отрыжек педагогики было достойно украшать гвоздик любого туалета, и я даже поначалу – не веря в силу авторитета преподавателя – вполне серьезно опасался, что из шести групп, которым выдавался на время работы один и тот же материал, только первые две смогут попользоваться полным комплектом заданий, а остальные будут сообщать друг другу под большим секретом, что недостающие экземпляры пока еще можно найти относительно целыми в сортире за углом.

Как ни странно, но даже мягкость бумаги не спровоцировала исчезновения хотя бы одного экземпляра. Более того, ни один лист не оказался украшенным какой-нибудь неприличной фразой, которую предсказуемо должно было вызывать безобразное исполнение мною доверенной роли. И только после, поднявшись над той суетой, я украдкой могу допустить крамольную мысль: мой бенефис попросту не вызывал тех мыслей, которые следовало бы доверять бумаге.

К слову сказать, отвратительное преподавание было вполне адекватным востребованности сведений курса студентами: энергетиками и машиностроителями. По всему было видно, что стороны не, сговариваясь, нашли компромисс спроса и предложения знаний, соответствующий аксиоме: «Хоть потоп, но чтобы учебный отдел не пронюхал».

Компромисс делал жизнь чуть проще, но не мог окончательно снять с меня бремя приготовления очередной порции знаний накануне занятий [3]. Попытка располовинить работу посредством обмена раздаточным материалом с Л. окончилась крахом: я не мог так сильно полюбить студентов и процесс инвазии знаний, чтобы сделать для них настолько же подробные материалы, как у Л., а предоставлять в обмен свои выдавленные из подсознания задания мне было стыдно.

В общем, регулярно подвергая себя мукам творчества, к концу семестра я ощутил полную душевную опустошенность, как после допроса на конвейере, где в лицо непрерывно светят лампой и задают один и тот же вопрос: «Ну, что еще ты им собираешься рассказать?» И кто знает, чем закончилась бы эта неравная борьба науки с разумом, когда бы сами студенты не подсказали мне очевидное решение проблемы, принявшись сдавать отчеты об этих самых лабораторных работах, рассчитывая управиться к сессии.

О, это был уже мой триумф, я увидел, что сортир можно украшать не только моими педагогическими экзерсисами, но и плодами трудов, в соответствии с ними выполненными. Паритет спроса и предложения, которым проели плешь экономисты, состоялся: ни я, ни мои питомцы не захотели дискредитировать друг друга, публикуя плоды трудов другой стороны на общественном гвозде.

Уже не нужно было выдумывать план занятий. Хотя для порядка послабление и было завернуто в упаковку охов и ахов на известный мотив: «Как жаль, что мы еще столько не постигли,» – чтобы преждевременно не создать иллюзию, будто раздолбайство преподавателя поможет обойтись студентом лишь легким испугом. Напротив, всем своим видом я показывал: никакой халявы, все недосказанное – на самостоятельное изучение. Картинку маленького апокалипсиса я увенчал выдачей вопросов к экзамену, составленных с той легкой двусмысленностью, какую только мог обеспечить теоретический экзамен по сугубо практической дисциплине, в учебном плане которой не значилось ни одной лекции ли хотя бы занюханного семинара.

Как-то раз, когда в очередной раз пришла весна, я обратил внимание, что сделала она это нехотя и незаметно: за общим снегопадом было не разобрать наступления глобальной оттепели. Наверное, примерно той же степенью очевидности обладали и знания, которые мне предписывалось вбить в голову студентам. А уж про то, что возвращалось ко мне в виде отчетов и ответов на экзамене, вспоминаю с содроганием.

Тем не менее, несмотря на взаимный пессимизм в оценке качества и усвояемости курса «IT для идиотов», дело двигалось к экзамену с неуклонностью пущенного под откос поезда. Конечно, два лабораторных занятия и в страшном сне не могли сойти за основу для проведения экзамена, но мы-то живем не в кошмаре, а в реальной жизни, где всегда есть место не только подвигу, но и самому отчаянному сюру. Так что несмотря на протесты сознания, в один не очень распрекрасный день я отправился проводить первую консультацию.

Самым удивительным было то, что студенты ухитрились что-то выучить по составленным мною билетам, а по оставшейся части принялись задавать наводящие вопросы. И это при том, что цвета учебника по предмету не знал я сам.

Тут моя задача слегка упростилась: отбросив тех, кто был согласен на «удовл» без экзамена, оценки оставшимся можно было выставить, исходя из банального «спрашивал–не спрашивал не консультации». Оценивать знания все равно было бы слишком жестоко, а потому надо было просто выбрать понятный критерий, обеспечивающий традиционное распределение оценок в ведомости.

Ясен пень, что антипедагогичным было не то, чтобы организовывать такой экзамен, но и допускать к его проведению столь далекого от карьеры преподавателя ВУЗа человека, как я. Однако, у декана в заднице наличествовал подожженный на заседании ректората фитиль борьбы за выполнение учебного плана любой ценой. Потому большой бардак прикрывался еще большим в расчете на то, что никому и в голову не придет контролировать качество учебного процесса по третьесортной дисциплине у студентов второго разбора [4].

У меня не хватило духу на один показательный опыт: поручить студентам подготовить таблички на дверь ко дню проведения экзамена. Хотя было бы и в самом деле занятно, какую ученую степень из лестных побуждений они бы присвоили мне: сразу профессора или все же поскромнее – доцента. Причина опасений крылась в ином: по причине редкости совместных встреч могли переврать не только фамилию, но и название предмета, создав повод для излишнего любопытства для невзначай «сверяющего часы» учебного отдела. Да и шутки с фамилией могли выйти за рамки банального перевирания отдельных букв: из-за неразберихи в расписании занятий были указаны совсем не те фамилии, а так как в столь краткий семестр удалось очно встретиться далеко не со всеми студентами, то вносить дополнительный сумбур в неокрепшие умы мне не захотелось. Это водку можно успешно жрать уже в 12 лет, а в бардак следует обмакивать постепенно.

Наконец случилось то, что не могло не произойти: с неотвратимостью бронепоезда в отношении Анны Карениной судный день экзамена вкатился праздником еврейского погрома в казачьей станице на мою улицу. Во всем пессимизме ситуации был один светлый момент: вечерники сдают экзамены днем, поэтому от утреннего марш-броска в атаку со знаниями студентов я был избавлен. На этом позитив закончился и пошла расплата, кажется, за все мои грехи с момента рождения.

Студенты уже за 15 минут до начала экзамена всей группой топтались перед дверью аудитории, в которой было запланировано наше совместно-взаимное аутодафе. Надо похвалить себя и гордо отметить, что из написанного на роду погребального костра я все же вынес самые сучковатые поленья, добившись проведения допроса в условиях, адекватных пройденному курсу. Ну, или почти адекватным с учетом явной невозможности отменить экзамен как форму отчетности: практический курс по компьютерной грамотности мне милостиво позволили принимать в лаборатории, а не за письменным столом по бумажке.

Все же в положении преподавателя содержится больше плюсов, чем в студенческом. Не будучи отягощенным хотя бы профессорской или хотя бы доцентской солидностью, а лишь имея в туманной перспективе ученую степень кандидата наук, я не стал чудить с маскарадом вечернего костюма, а пришел в удобном повседневном гардеробе работника IT-сферы: джинсах и не самом новом свитере. Это должно было продемонстрировать искренность моего намерения не пить невинной крови заблудших в храм науки овечек. Последние же оказались недоверчивыми и на убой явились с той торжественностью, с какой ходят в ЗАГС на регистрацию тещиной смерти. В общем, все мое миролюбие начисто погорело в пламени паники перед сдачей того, что ни разу не было прочитано.

Невыгоревшие остатки два добровольца от сдающей группы попытались на всякий случай затушить принесенным мне в пакете шампанским и присыпать вложенными туда же несгораемыми конфетами. К такому развороту ситуации не готов был уже я, поскольку в принципиальной схеме мироустройства начисто отсутствовало место для подношения за достигнутый баланс интересов: поставить оценки выше уже намеченной шкалы было уже просто некуда, а отказаться начисто означало бы поставить добровольцев в положение дурака Яши с напрасно вымытой шеей.

На скорую руку принимая правила этой игры, я с видом полным участия олигофренически поинтересовался: «Это что такое и по какому поводу?» Тут настал черед сложного морального выбора у добровольцев. В открытую ответить вопросом на вопрос: «А ты, дурень, сам не видишь?» – не позволял психологический барьер в виде не заполненной еще экзаменационной ведомости. В то же время тянуть паузу бесконечно долго не позволяло собственное нежелание выглядеть собратом преподавателя по прогрессирующей олигофрении.

Находчивость плюс традиции дали ключ к решению этической загадки: типа все это передается к старому новому году под преподавательскую елку. Мне же почему-то (наверное, от перегрузки впечатлениями) так приглянулась олигофреническая доминанта поведения, что, не покидая ее, я готовно кивнул, принимая первый ответ на начавшемся нетрадиционным вопросом экзамене, и не стал заостряться на том, что пресловутый старый новый год уже остался позади: мало ли что, заучились студенты в сессию и не успели в более другой обстановке бескорыстно поздравить своего недопрофессора.

Можно было, конечно, подбросить им спасительную соломинку в виде подсказки, что дорогому преподавателю через неделю стукнет 25 лет, но впереди было еще два экзамена у таких же групп и гипертрофированное отсутствие чувства меры могло выйти за те пределы, которые кафедральные обычаи полагали невыдающимися и не заслуживающими завистливого порицания со стороны остального профпредсостава.

В общем, пакетик с праздничным ужином был убран с глаз долой, после чего началось долгожданное таинство приема экзамена (хорошо, хоть эти изверги не догадывались, что они у меня первые).

Экзамен по кастрированному вплоть до пищевода учебному курсу мог разрешиться от бремени своего проведения только профанацией. Поэтому единственный вопрос, который можно было в этой ситуации решать на альтернативной основе, заключался в придании происходящему черт своего прототипа, предписанного министерством образования.

Хорошо наблюдаемым извне фактором является время, затраченное на процесс (одна только уборщица с ее нетерпением вылить свое ведро грязной воды в паркетные щели чего стоит). Поэтому первую линию оборонительной педагогики я провел через затягивание процедуры, чтобы ненароком не выдать себя, управившись за полчаса со всей группой. Для этого я не стал расставлять обещанные низшие оценки на консультации, прикрывшись мнимым нежеланием подставлять всех под внезапный налет учебного отдела. Приятную своей продолжительностью процедуру я устроил в самом начале приема, удачно заняв ею первые пятнадцать минут из намеченных полутора часов.

Как-то в годы, когда я находился по иную сторону баррикад знаний, мне не казалось, что заполнение двух ведомостей и одной зачетки может отнимать так много времени, поэтому неожиданная заминка порадовала меня потенциальным упрощением достижения нужного хронометража.

Так или иначе, но не вся группа пожелала удовольствоваться низшей оценкой моей шкалы, и потому перед столом нарисовалась первая пятерка желающих доказать мне, что из двух занятий можно вынести нечто большее, нежели тривиальное отвращение к преподавателю, который сам фигней занимается и других в то же самое вовлекает.

Доказывать, так доказывать: берите задачи и дерзайте в свое удовольствие. Задачи должны были оскорблять своей тупостью и очевидностью решения (набрать букву «Ы» и раскрасить ее синим цветом), однако были приняты со всей серьезностью, от которой закипела работа умственная и ручная. Напомню: никакой теории не было, вопросы включались в билет исключительно для соблюдения формы, знания следовало являть к досмотру в виде практических навыков.

Я принципиально не ограничивал никого в пользовании вспомогательными материалами: в самом деле, как и откуда можно списать то, что никогда не было прочитано и записано вслед за лектором?! Дети же приняли такое мое попустительство за чистую монету серьезности намерений вздрючить их по самое «уйди, противный» и потому двадцать минут возили мышью по экрану, придавая буквам разнообразный окрас и очертания.

Наконец кому-то от этого занятия стало еще более тошно, чем от перспективы обнажить провал своего знания, и я начал слушать первый в жизни экзаменационный сумбур. Как ни странно, личность сдававшего в памяти у меня не отложилась (надеюсь, это взаимно) – налицо защитное свойство памяти пробрасывать неприятности.

По правде сказать, это даже был не экзамен по титульному предмету, а запоздавшая школьная проверка навыков чтения: для выполнения задания было достаточно прочитать меню программы, выбрать оттуда команду, упомянутую в задании, а затем поправить затребованный параметр. Однако, в стране поголовной грамотности, видимо, курсы ликбеза прикрыли несколько преждевременно: читать по-прежнему, как и в годы разрухи с беспризорностью, умел не каждый. Ясное дело, что набор пресловутой буквы «Ы» представлял в таком случае серьезное испытание: поди узнай, как она выглядит, и не имел ли коварный экзаменатор задней мысли, что для выполнения задания следует раздельно ввести мягкий знак и латинскую «l».

Итог: половина претендентов не смогла объяснить, как бы она набрала текст с приказом о собственном увольнении, и потому получила поощрительные четыре балла за отвагу. Остальным же за проявленные глубокие знания психологии пришлось поставить «отлично», еще больше девальвировав в своих глазах значимость этой оценки, и без того в зюзю истрепавшуюся на моем красном дипломе.

Самое главное, что хронометраж был соблюден и даже превышен. Упорство сдающих преодолевалось на протяжении двух часов. И пусть говорят, что болтать – не мешки таскать, но после выставления последней оценки у меня было чувство, что я как сестра милосердия с деформированным хватательным рефлексом, сначала затащил на себе всю группу в аудиторию, а затем столь же героически вынес с поля боя, попутно отцепляя тела, намертво вцепившиеся в мебель.

Оставшиеся три экзамена были похожи на первый один в один. Быть может, только я, получив первый опыт, быстрее управлялся с зачетками и ведомостями. По прошествии времени не упомню, но, вроде бы, к третьему экзамену моя слава бессребреника дошла до всякого, кто имел уши, и потому третий подарочный комплект «к старому новому году» мне так и не достался. Возможно, кому-то просто пришла в голову мысль, что на излете января с таким предлогом для презента можно и на пересдачу отправиться несмотря на гуманизм недопредподавателя. Хотя мне было все едино – абы от студентов избавиться и до следующего семестра (а лучше и вообще никогда) о них не слышать.

Я и мысли такой не допускал, что эта бодяга будет тянуться еще год и прервется отнюдь не критической оценкой качества моего преподавания со стороны учебного отдела, но моим возмущением по поводу отбирания у меня вкусной конфеты курса, который было более-менее интересно вести. Но о конфете как-нибудь потом, а пока – сбагрив последних раздолбаев и разнеся ведомости по получателям, я разом со студентами разделил радость краткосрочного избавления от вида гранита науки и приготовления его в пригодное для грызения состояние. И кто бы из студентов задумался, что с другой стороны баррикад это все так утомительно?

---

[1] Тогда еще выражение «дайте две» было явно не в ходу.

[2] И все-таки, справочно: PC-486*33MHz, RAM 2M, Win95, Office 97, 640x480

[3]  Отчасти потому, что одна из групп приходила ко мне каждую неделю и наши совместные занятия заканчивались экзаменом у другого преподавателя, так что незаметно похоронить совсем уж халтурное проведение занятий не представлялось возможным.

[4] Первый разбор – дневное обучение; второй – вечернее; третий – заочное.